В.Г. Байков (Горловский госпединститут иностранных языков)

ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ТЕКСТА КАК ОБЪЕКТ ПАРОДИРОВАНИЯ

1.  Хотя в филологии теория пародии и пародирования считается достаточно
подробно    разработанной,    остается   место   для    дальнейших   исследований.   В
когнитивно-семиологическом ракурсе пародию, наряду с такими явлениями, как
цитация, аллюзия, стилизация, трансформация повествований и в определенной
мере - перевод можно рассматривать как один из типов интертекстуальности,
которая в различных филологических школах и направлениях получила целый ряд
терминологических   обозначений:    «реминисценция»,    «реминисцентный    код»,
«парадигматика   текста»,    «прецедентные   тексты»,   «вертикальный   контекст»,
«историко-филологический контекст», «метатекст», «филологическая топология» и
некоторые другие.

В связи с активизацией изучения интертекстуальности в последние годы в рамках современной научно-семиологической парадигмы была выдвинута концепция «мема» как аналога гена [4], опирающаяся на расширительное толкование текста как артефакта культуры (музыка, живопись и прочие субстанции материально-духовной культуры, находящиеся друг к другу в трансформационных отношениях). В качестве примеров реализации мема на различных культурных субстратах приводятся мелодии, идеи, крылатые выражения, мода (в том числе и речевая), одежда, способы изготовления продукции, схемы промышленных технологий и т.д. И действительно, как справедливо подчеркивает, например, С.А. Васильев [2], тексты пересекаются с миром артефактов и по своей материальной, и по своей антропогенно-функциональной природе (осмысленности).

Интертекстуальность естественно вписывается в круг филолого-герменевтических проблем, ибо она служит одновременно и основой понимания текстов культуры, и фактором их непонимания, иными словами - создает герменевтическую ситуацию (ГС), для разрешения которой в качестве мотивационной основы распредмечивания смыслов в схему действий читателя (интерпретатора) должны быть интегрированы соответствующие мемы. Естественно, что совершенно новый текст (т.е. текст «беспрецедентный» или «безмемный») понят быть не может [5], как, впрочем, не может быть полностью понят и интертекст, представляющий собой инвариантное бытие всех содержащих его мемов и всех мемов, в нем содержащихся. У пародии в качестве мема выступает, разумеется, ее протослов или целое наслоение протословов.

2.       Одним    из     важных    путей    дальнейшего    исследования    проблем
интертекстуальности в филолого-герменевтическом направлении, в том числе и на
материале пародии, является постановка вопроса о том, может ли понимание
моделироваться через образную систему художественного произведения. Частично
попытка ответить на этот вопрос была сделана в статье [1]. В этой работе понятие
ГС, к определению которого существуют различные подходы, трактуется как
средство текстопостроения, пробуждающее рефлексию, в поле которой возможны
как потери, так и искажения информации реципиентом. При этом понятие ГС
рассматривается  в  оппозиции  к  понятию  «образ  герменевтической  ситуации»
(ОГС),      возникающей      как      частный      случай      корреляции      «реальность/ее
художественный образ».

Построение упомянутой оппозиции основывается на очевидном положении о том, что если сам по себе текст любого художественного произведения как целостность представляет некую макро-герменевтическую ситуацию путем кодирования (опредмечивания) авторской интенции с помощью системы его образных средств, то маркирование (актуализация) самой темы понимания требует включения в эту систему и образа понимания. Подобная актуализация есть проявление общей для литературного творчества оппозиции «делаю/пищу», носящей абсолютно парадигматический характер, а потому являющейся «сильной». В самом деле: автору, например, талантливого очерка о работе пожарной бригады вовсе не обязательно приобретать опыт тушения пожаров на учениях, а автору детективов не обязательно быть ни сыщиком, ни криминалистом, ни преступником, хотя, например, именно в жанре детектива нередки ситуации вроде «Она написала убийство» или «Криминальное чтиво», в которых автор косвенно, а иногда даже и прямо выступает как преступник, «сливаясь» со своими персонажами. Но такая ситуация для художественного произведения периферийна и столь же виртуальна, как и прочие модели реальности. Не можем же мы запретить подобное «чтиво» или современное телевидение с его сценами насилия и убийства, посадив их на скамью подсудимых за соучастие в преступлении! Как правило, авторы художественного произведения - не профессионалы и не обязательно профессиональны в той области, в какой профессиональны их персонажи. У канадского юмориста Стивена Ликока есть даже пародия на «творческий метод» писательского «погружения» в профессиональную деятельность или жизнь своего героя: супружеская чета «модных» литераторов занята тем, что он, собираясь описывать животных на ферме, барахтается в грязи свинарников и коровников, а она, задавшись целью сотворить жизнеописание раскаявшегося преступника, добровольно отсиживает срок в тюремной одиночке. Впрочем, нередко высказываются сомнения и в пользе чисто писательского профессионализма. Так, не разделяя в целом ни философии, ни «изящной» манеры выражаться у такой одиозной фигуры, как Эдуард Лимонов, приведем его слова, прозвучавшие в интервью газете «Факты» 5-го августа 1999 года: «Профессиональный писатель - это идиотизм. Переделкинский придурок».

Если приведенные выше слова дают повод усомниться в их обоснованности касательно профессионализма писательского цеха как «инженеров человеческих душ», то в отношении профессионализма филологического слова эти можно было бы в целом признать справедливыми. Тем значимее способность некоторых выдающихся представителей этого цеха к порождению филологических идей, иногда далеко опережающих свое время. Классический пример - А.П. Чехов, который, будучи профессиональным медиком, своей метафорой висящего на стене ружья фактически подсказал идею связности текста, а письмами брату Александру - идею поэтической детали и принципа квантования в построении образа.

3. Как представляется, в области герменевтической тематики дихотомия «делаю/пищу» проявляет себя несколько иначе. Во-первых, наблюдения показывают, что маркирование (актуализация) ГС понимания в текстовых дробях художественного произведения - далеко не редкость, т.е. понимание не только «пишется», но и «делается», чем упомянутая оппозиция несколько ослабляется. Во-вторых, маркирование ОГС происходит либо с помощью лексического поля понимания, либо различными метатекстовыми средствами, если, вслед за А. Вежбицкой [3], метатекст понимать как «текст в тексте» или «текст о тексте». При этом оппозицию «ГС/ОГС» можно строить как по тернарной, так и бинарной схеме. При условии, что текст художественного произведения выделяется из остальных артефактов как сообщение, составленное из знаков вторичной семиотической системы, можно принять тернарную схему «ГС/ОГС/Мета-ОГС», что будет соответствовать иерархии «ГС реальной деятельности - ГС текстопостроения — ГС как писательская рефлексия над образом». При условии же расширительного толкования текста, когда он не отделяется от остальных фактов культуры, достаточно обойтись структурой «ГС/ОГС», которая будет соответствовать иерархии «ГС реальной деятельности, включая текстопостроение -ГС как писательская рефлексия, актуализирующая отдельные дроби текста в качестве образов ГС». Эта последняя схема представляется более привлекательной как менее сложная в методологическом и оправданная в онтологическом отношениях (см. упомянутое выше замечание С.А. Васильева). Ограничимся несколькими характерными примерами.

Если, скажем, в целом «Мастер и Маргарита» М. Булгакова создает реминисцентно-кодовую ГС, связанную с гётевскими мотивами, о чем свидетельствует и эпиграф к роману, и имя героини, и многое другое, то все это можно условно принять за ГС самого текста как реальности. Вместе с тем, в начале второй части романа есть эпизод, когда на скамейке Александровского сада в Москве к Маргарите подсаживается агент Воланда Азазелло и приглашает ее к своему патрону на шабаш. Видя в лице этого рыжего бесцеремонного незнакомца, она в резкой форме отказывается и называет его «сводником». В ответ Азазелло цитирует ей отрывок из романа Мастера, хорошо ей знакомый, что и снимает напряженность этой встречи, цитата производит эффект «пароля» для узнавания своих. В данном случае происходит разрешение ситуации на уровне ОГС в текстовой дроби, актуализирующей реминисцентный код с помощью метатекста (цитаты-аллюзии).

В романе Виктора Пелевина «Поколение Пепси», который в целом тоже моделирует понимание как ГС на почве разрыва между поколениями 70-х и 90-х, его герой, Татарский, служащий у предпринимателя сценаристом телевизионных рекламных клипов, ведет беседу с приятелем:

« - Что там такое? - спросил Ханин, косясь на плакат.

-          Так, - сказал Татарский. - Дежа вю.

-          А! Понятно! - сказал Ханин таким тоном, словно ему и правда было
что-то понятно».

Ситуация аналогична булгаковской, но в качестве ОГС выступает реализованный на текстовой дроби маркер поля понимания. Именно случаи, подобные последнему, вследствие «столкновения лбами» разных уровней коммуникативной компетенции, приобретают черты пародирования схемы действий читателя при попытке разрешить ГС. Так происходит, например, в чеховской «Свадьбе» в диалоге Ревунова с телеграфистом Ятем (конфронтация морского и телеграфного лексиконов в неподходящем для них ситуативном контексте). Так происходит и, например, в путевых заметках Марка Твена «Похороны Бека Феншоу», где гангстер с серебряных приисков Невады пытается безуспешно договориться со священником о похоронах своего приятеля - другого гангстера. При этом «искра» комического «высекается» столкновением местного сленга с книжно-церковным лексиконом священника. Интересно здесь и стилистическое расслоение самой лексики поля понимания у собеседников.

4. Однако произведений, где «пониманческая» тематика маркировалась бы как образное средство целым текстом, найти не так просто. В поле зрения попадают лишь редкие исключения, вроде классического «Silentium» Ф. Тютчева. Зато очень часто это происходит в малом жанре анекдота, эстрадной миниатюры, в пародиях: взять хотя бы знаменитое райкинское «Авас». Огромное количество анекдотов и миниатюр, фактически, пародирует и сам процесс интерпретации текста как высказанной рефлексии. Приведем несколько подобных примеров, отличающихся своего рода уникальностью по иерархической глубине пародирования.

У Карела Чапека есть рассказ «Поэт», представляющий собою «пародию в пародии». В рассказе подвыпивший модернист случайно оказывается свидетелем дорожно-транспортного происшествия, по поводу которого он в полусознательном порыве «вдохновения» сочиняет строфу рифмованной зауми. Оставшись единственным среди прочих, как водится, разбежавшихся свидетелей, он вместе с клочком бумаги, где нацарапан его «шедевр», попадает в руки полицейского инспектора, учиняющего ему допрос по всем правилам учебной интерпретации текста на тему «Читатель как Шерлок Холмс». В результате восстанавливается картина места, времени, участников и прочих обстоятельств происшествия, включая номер и цвет совершившего наезд автомобиля, что фиксируется языком полицейского протокола, являющим собой, в конечном итоге, своего рода стилистический перевод. Пример ведет к троякому заключению. Во-первых, пародируется поэтика нонсенса как таковая, хотя нонсенс и оказывается информативным, во-вторых пародируется интерпретация текста как высказанная рефлексия, напоминающая своей вопросно-ответной формой допрос в полиции, в-третьих, все это делается с достаточно серьезной целью показать, что образотворчество автора художественного произведения, протекающее в состоянии катарсиса (пусть даже и подогретого парами Бахуса для данной комической ситуации), вряд ли можно назвать полностью отрефлектированным, т.е. ГС поэтической реальности создается, так сказать, в «полуавтоматическом» режиме. А это подтверждает и справедливость оппозиции «ГС/ОГС».

Заметный интерес с точки зрения обсуждаемых здесь проблем представляет одно стихотворение В. Маяковского под заголовком «О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах». Мораль, подытоживающая стихи, формулируется поэтом таким образом: «...То, что годится для иностранного словаря, газете - не гоже». Значит, идея достаточно серьезна: «массмедии» и существуют для того, чтобы для масс писать доступным языком. Но во внешней «рамке» пародии на газетный стиль того времени просматривается и пародирование схем действий безграмотного читателя-солдата в момент окопного «политпросвета»: «Пуанкаре терпит фиаско. Задумались. Что это за «фиаска» за такая? Из-за этой «фиаски» грамотей Ванюха чуть не разодрался...»

В 1998/99 годах на донецком радио существовала закрытая ныне юмористическая передача «Рабочий полдень с Коляном-Бодуном». Она была интересна тем, что пародировала одновременно три объекта: донецкий суржик, на котором она сама велась, слова некоторых популярных на всем пространстве СНГ шлягеров, отличающихся своей «попсовой» глупостью и пошлостью, и сам процесс толкования этих слов «грамотеями Ванюхами», который еще больше эти шлягеры опошлял. Особый интерес представляет передача от 16.07.98г. под заголовком   «Этот    день».   В   ней    пародируются   слова   одноименной   песни

О.Газманова с припевом: «Запрягай этот день вместо тройки лошадей...». Пародисты подметили компилятивный характер перенасыщенных «мемами» песен Газманова в стиле «ремикс», назвав этот метод «песенным конструктором»: «Мотылек, мотылек, Что ж ты бросил коня? Есаул, есаул, где звонят колокола? Вдоль по линии прибоя офицеры, офицеры... Не ходи на бархан Говорил мне под прицелом. В унисон звучат сердца, Ты - морячка, я хотел. Полем, полем, полем, Свежий ветер пролетел. Полем свежий ветер Нам не встретиться никак. Я по жизни загулял, Ты рыбачка, я — рыбак».

По сути, можно здесь усмотреть и пародирование самой идеи интертекстуальности, ведь уже сам факт появления в попарте приема «ремикс» свидетельствует о той перегруженности современной поэзии вертикальными контекстами, о которой неоднократно упоминалось в критике. Поэтому ведущий и закончил передачу словами: «Ну шо? Звоните, Газманов, мы вам таких песен выдадим - просто закачаешься, честное слово». Поскольку сама по себе пародия задает ГС, в результате неразрешенности которой она перестает восприниматься как таковая, упомянутую передачу, видимо, и закрыли, возможно даже потому, что пародию на суржик приняли за его пропаганду в пылу защиты конституционных прав государственного языка.

5. Из сказанного следует ряд выводов.

Во-первых, введение категории ОГС важно в том смысле, что она моделирует рефлексию обыденного сознания, представляющую как для философии, так и для филологической герменевтики больший интерес, чем моделирование рефлексии самого герменевта в научных целях. Ведь литература в целом моделирует именно обыденное сознание. Во-вторых, выделение данной категории расширяет наши представления о референтных областях образной системы литературного произведения, чем обогащается методологический арсенал литературной критики и учебной интерпретации текста. В-третьих, открывается возможность охарактеризовать более детально параметры самого ОГС с различных сторон, в частности - со стороны уровней понимания текста, что сделано в нашей работе [1], со стороны средств его текстового и метатекстового маркирования и частотности этих средств в различных подстилях и жанрах литературы, со стороны степени напряженности ГС (разрешенная, частично разрешенная, неразрешенная), со стороны направления ГС в системе «автор - читатель - персонаж» и со многих других сторон, которые на данном этапе исследования пока не просматриваются, но могут «высветиться», как это обычно происходит, в процессе дальнейшего накопления материала. И, наконец, если ОГС моделируется не на дроби, а на целом тексте, то это, как правило, происходит в малом жанре юмора и в пародии на сам процесс понимания. Теория пародирования в таком аспекте пока еще не представлена. Вместе с тем сам факт его существования свидетельствует о том, что можно говорить о двух герменевтиках: герменевтике научного и герменевтике обыденного сознания. Тема понимания занимает не только ученые умы философов, но и практический ум рядового носителя языка.

Литература

1.  Байков В.Г. Герменевтическая ситуация как образное средство //Мова i
культура. Вип.2. ТомЛ.-КиУв: Вид.-во Дш Дмитра Бураго, 2000.-С. 5-11.

2.       Васильев С.А. Синтез смысла при создании и понимании текста.-Киев:
Наукова думка, 1988.-С.81.

3.        Вежбицка А. Метатекст в тексте //Новое в зарубежной лингвистике. Вып.
VIII.-M.: Прогресс, 1978.-С.402-421.

4.       Ейлер Г.В., Григорьева Л.М. О стиле мышления в современной семиотике
//Актуальш проблеми вивчення мови та мовлення, м1жособово1 та м!ж-
культурноУ комушкацп.-Харюв: Константа, 1996.-С.75-77.

5.       Рождественский Ю.В. Введение в общую филологию.-М.: Высшая школа,
1979.-С.133-134.